Роберт Хайнлайн - Дорога славы [Дорога доблести]
У меня было Призвание.
Но ювелиры не подлежат отсрочке по призыву, так что я это забросил, вплоть до Центра.
Понимаете, у меня не было другого способа сделать Стар подарок, кроме как изготовить его самому. Так я и сделал. Из настоящих камней я создал ансамбль драгоценностей к одежде, сперва подучившись (как обычно, с помощью специалистов), послав за роскошной подборкой камней, вычертив схемы, отослав камни и рисунки для воплощения.
Я знал, что Стар любит украшенные драгоценностями костюмы; я знал, что ей нравится, когда покрой их рискован, но не в смысле нарушения табу, их там не было. Нужно, чтоб он был соблазнительный, золотящий лилию, подчеркивающий то, что едва ли в этом нуждается. То, что я изобрел, пришлось бы как раз к месту в любом французском ревю – только из настоящих камней. Сапфиры с золотом очень шли к белокурой красоте Стар, и я использовал их. Но ей к лицу любой цвет, и я воспользовался и другими камнями.
Стар была восхищена первой моей пробой и надела ее в тот же вечер. Я гордился ею; образец я свистнул по памяти с костюма, который увидел в первый же вечер после демобилизации на статистке в одном из франкфуртских ночных клубов: полоска ткани на бедрах, длинная прозрачная юбка, с одного бока открытая до бедра и усыпанная блестками (я поставил сапфиры), нечто вроде лифа, только открытого, сплошь в драгоценных камнях, и головной убор под стать. Высокие золотые босоножки с сапфировыми каблуками.
Стар с теплой благодарностью принимала и все последующие.
Но я кое-что понял. Я не создатель драгоценных уборов. У меня не было ни малейшей надежды на то, чтобы сравняться с обслуживавшими богачей Центра профессионалами. До меня быстро дошло, что Стар носит мои ансамбли потому, что это мой подарок, точно так же, как мама прикалывает на стенку детсадовские рисунки, которые сыночек приносит домой. В общем, я все бросил.
Эта ваза с драгоценными камнями торчала в моем кабинете уже несколько недель – опалы-огневики, сардониксы, карнелии, алмазы, бирюза и рубины, лунные камни и сапфиры, гранаты, перидоты, изумруды, хризолиты. У многих названия по-английски не было. Я пропускал их сквозь пальцы, разглядывал многоцветные огнепады, и мне было жаль самого себя. В голову лезли мысли о том, сколько бы такие красивые камушки стоили на Земле. Угадать это я не мог бы с точностью и до миллиона долларов.
Я не брал на себя хлопоты запирать их на ночь. Подумать только, и МНЕ пришлось бросить колледж из-за нехватки сосисок и платы за обучение.
Я оттолкнул их в сторону и подошел к окну, появившемуся потому, что я сказал Стар, что мне не нравится, когда в моем кабинете нет окна. Случилось это по прибытии, и я несколько месяцев не знал, как много было разрушено, чтобы сделать мне приятное. Я-то думал, что просто пробили стену.
Вид был превосходный, похожий больше не на город, а на парк, усеянный, но не загроможденный красивыми зданиями. Трудно было себе представить, что перед тобой город больше, чем Токио; «скелет» его не торчал наружу, а население работало даже на другой половине планеты.
В воздухе стояло похожее на пчелиный улей бормотание, как тот приглушенный рев, от которого нигде не скрыться в Нью-Йорке, – только помягче, как раз настолько, чтобы я осознавал, что окружен людьми, у каждого из которых есть своя работа, своя цель, своя функция.
Моя функция? Консорт [81].
Гиголо! [82] Стар, не сознавая того, ввела проституцию в мир, никогда ее не знавший. В невинный мир, где мужчина и женщина ложились спать вместе только по той причине, что оба этого хотели.
Принц-консорт – не проститутка. У него своя работа, и она часто утомительна: представлять свою правящую супругу, закладывать первый камень, произносить речи. Кроме того, он, как королевский племенной жеребец, имеет своим долгом обеспечение того, чтобы династия не вымерла.
У меня ничего этого не было. Ни даже обязанности развлекать Стар. Черт, не дальше десяти миль от меня были миллионы мужиков, которые только и ждали такого шанса.
Прошлая ночь прошла неважно. Началась она плохо и перешла в одно из тех утомительных совещаний, которые иной раз случаются у женатых людей и пользы от которых еще меньше, чем от ссор со скандалом. Была и у нас такая, не хуже, чем у любого работяги, которого давят долги и начальство.
Стар сделала то, чего раньше никогда не делала: принесла работу на дом. Пятерых мужиков, озабоченных какой-то межгалактической путаницей, – я так и не понял, какой. Обсуждение ее продолжалось уже часов несколько, и иногда они говорили на неизвестном мне языке.
Меня они не замечали, я был как мебель. Представляются на Центре редко; если охота с кем-нибудь поговорить, говоришь: «Сам», потом ждешь. Если он не отвечает, отходишь. Если отвечает, обмениваетесь именами.
Ни один из них ничего не сказал, и черт бы меня побрал, если бы я начал первым. Начать, как гостям в моем доме, положено было им. Но они, судя по их поведению, вовсе не считали это МОИМ делом.
Я сидел, как Человек-Невидимка, постепенно зверея.
Они продолжали свой спор, а Стар сидела и слушала. Потом она позвала служанок, и те начали раздевать ее и расчесывать ей волосы. Центр – не Америка, причины чувствовать себя шокированным у меня не было. То, что делала она, было грубостью по отношению к ним, обращением с НИМИ, как с мебелью (от нее не укрылось, как они обошлись со мной).
Один раздраженно сказал:
– Ваша Мудрость, мне бы все-таки хотелось, чтобы вы нас выслушали, как мы условились. (Я передаю жаргон своими словами.) Стар холодно сказала:
– О своем поведении сужу я. Больше никто на это не имеет нрава.
Верно. Она могла разобраться в своем поведении. Они – нет. Да и я, понял я с горечью, тоже не мог. Я чувствовал, что сержусь на нее (хотя и знал, что это не имеет значения), за то что в присутствии этих болванов она позвала своих служанок и стала готовиться ко сну. Я намеревался внушить ей потом, чтобы этого больше не было. Теперь я решил не затрагивать этот вопрос.
Вскоре Стар оборвала их.
– Он прав. Вы – нет. Решить это так. Уходите. Но я все же вознамерился тишком поставить на своем, выступив против того, чтобы она приводила «торгашей» домой.
Стар оказалась проворнее меня. Как только мы остались наедине, она сказала:
– Прости меня, любовь моя. Я согласилась выслушать эту дурацкую белиберду, а она все тянулась и тянулась, потом я подумала, что смогу закончить быстрее, если вытащу их из кресел, поставлю их здесь и ясно дам понять, что мне надоело. Мне и в голову не приходило, что они проругаются целый час, прежде чем мне удастся выдавить из них суть вопроса. К тому же я знала, что если отложу все до завтра, они затянут дело на несколько часов. А проблема стояла важная, я не могла отбросить ее. – Она вздохнула.
